А. П. Чехов. Хирургия. Пересказ

Какие основания есть для того, чтобы назвать это произведение юмореской?

За то, что рассказ «Хирургия» при­надлежит к юморескам, свидетельствуют его малый объем, комичность ситуации и персонажей, шуточность отдельных сцен: например, дьячок крестится на бутыль с карболовым раствором, не найдя в больнице икону; нелепа его речь, напол­ненная выражениями из Священного Пи­сания, употребляемыми не к месту; смеш­ны рассуждения Курятина о хирургии, помещике Александре Ивановиче Египет­ском и т. д.

При издании произведения в журнале

Чехов дал подзаголовок «Сценка», но при последующих изданиях этот подзаголовок он снял. Как вы объяс­ните такое решение?

По-видимому, значение рассказа выхо­дит за рамки сценки.

В гимназические годы сценка у зубного врача была одной из излюбленных импровизаций брать­ев Чеховых. Обычно Антон изображал врача, а брат Александр — пациента. «Хирург» вооружался щип­цами для углей, и начиналась «операция», пользо­вавшаяся неизменным успехом у зрителей. Что в юмореске сохранилось от этой сценки-импровиза­ции?

Сохранилось событие, т. е. удаление зуба щипцами, именно их Курятин из­бирает как

инструмент операции.

Попробуйте не только пересказать сюжет, но и охарактеризовать героев произведения. Дьячок местной церкви Вонмигласов, высокий, коренастый старик, страдает зубной болью. Он приходит в воскресный день на прием в больницу к фельдшеру Курятину, замещающему доктора, с прось­бой оказать ему помощь. Между Курятиным и Вонмигласовым ведется динамич­ный диалог: он начинается с надежды на понимание, человеческое сочувствие и профессиональную помощь, а завер­шается резким разобщением, полным неприятием друг друга, взаимной агрес­сией. Происходящие события условно обозначим:

— «Приход больного».

— «Изложение просьбы».

— «Первые попытки».

— «Зуб на старом месте».

— «Вторая попытка».

— «Зуб сломан».

— «Уход».

В первой части рассказа, когда еще не возникает конфликта между фельдшером и пациентом и кажется, что существуют согласие и доброжелательность в их отно­шениях, все же становится заметным их отчуждение, выраженное заискиванием одного и благожелательно-фамильярным зевком: «А-а-а, мое вам! С чем пожалова­ли?» — другого. Робость, надежда на об­легчение, преподнесение просфоры стал­киваются с равнодушием фельдшера.

Подробное перечисление и описание страданий дьячка с больным зубом, неуместное цитирование Священного Пи­сания и особенно рассказ об упреках отца иерея в плохом пении, конечно, комичны. С одной стороны, Вонмигласов нуждается в сочувствии и хочет добиться его от Ку­рятина, с другой — надеется на менее бо­лезненное лечение, не зря перечисляет все испробованные способы. Он даже намека­ет: «На то вы и обучены, чтоб это дело по­нимать, как оно есть, что вырвать, а что каплями или прочим чем…» Весь этот рассказ о страданиях Вонмигласова вызы­вает лишь равнодушное предложение вырвать зуб. В ответ на слова верующего человека: «Бога боюсь, пост…» — Куря­тин категорично заявляет: «Предрассу­док…», что в еще большей степени отда­ляет собеседников друг от друга. И все же страдающий Вонмигласов, неумело льстя («благодетели», «отцы родные» и т. п.), интуитивно стремится поддержать диа­лог, но безуспешно.

Готовясь к операции, Курятин произно­сит неожиданно для маленького рассказа монолог, не имеющий никакого отноше­ния к пациенту и его боли. Здесь рассуж­дения о том, что «хирургия — пустяки», об образованном, с его точки зрения, по­мещике Александре Ивановиче Египет­ском, которому он якобы удалил зуб, за что получил благодарность и доброе отно­шение («руку пожимает, по имени-отчеству…»). Зачем нужны эти, на первый взгляд, не относящиеся к развитию сюже­та рассуждения, обращенные, по сути, к самому себе? Видимо, Курятин чувству­ет внутреннюю неуверенность в собствен­ных возможностях. Поэтому рядом со сло­вами «хирургия — пустяки» мы читаем банальную фразу, что «без понятия нель­зя зубы рвать, важно правильно инстру­мент выбрать». Упоминание о помещике Египетском (не исключено, что эта лич­ность мифическая) помогает обрести уве­ренный вид, создать впечатление о своей значительности в глазах дьячка. Впослед­ствии это имя дважды произносится, ког­да конфликт приобретает острый харак­тер. При первом упоминании Египетский как бы выполняет роль определенного щита и в то же время противопоставляет­ся скромному и малозаметному дьячку («образованный», «во все входит», «все расспрашивает», «в Петербурге семь лет жил», «всех профессоров перенюхал»). Далее образ Египетского резко контрасти­рует с дьячком и со всеми провинциаль­ными жителями («Экий, Господи, народ необразованный! Живи вот с этакими… очумеешь!»). Внесюжетный образ поме­щика Египетского является к тому же воп­лощением убогих интересов и жизненных идеалов Курятина. Недаром Чехов поста­вил рядом с восхищением фельдшером образованностью заезжего гостя слова: «Один костюм рублей сто стоит…» Вот, оказывается, какая примета образован­ности! А «народ необразованный», по мне­нию Курятина, все стерпит, ничто ему — и непрофессионализм, и отсутствие жела­ния помочь, да и откровенное хамство.

Итак, начато болезненное и неумелое удаление зуба. Настроение каждого персо­нажа меняется. Речь Вонмигласова перес­тает быть елейно-подобострастной. Цер­ковная лексика все чаще сочетается с просторечной и даже откровенно бранной. В отношении фельдшера и его просвещен­ности звучит откровенная ирония. Он уже видит перед собой не благодетеля, которо­го «Господь просветил», а злодея-грешника, достойного адских мук («Чтоб тебя так на том свете потянуло!»).

Курятин же меняет равнодушно-снисходительный тон на нервозный. Хирур­гия теперь уже не пустяки — «хирургия, брат, не шутка» («Легко ли зубы рвать?»). Брань становится взаимной, отношения неприязненными. Курятин не упускает случая противопоставить себя и свое заня­тие служению дьячка («Это не то, что на колокольню полез да в колокола оттараба­нил», «Это тебе не на клиросе читать»), желая унизить собеседника. Что примеча­тельно в поведении такого типа людей, как Курятин, — это желание свалить всю вину на ни в чем не повинного человека («руками хватает», «под руку разные глу­пые слова говорит»). Это непременные ка­чества самоуверенного невежды.

В диалог включена своеобразная репли­ка в сторону, обращенная фельдшером к самому себе, имеющая значение для со­здания комического эффекта: «Надо бы­ло б мне козьей ножкой… — бормочет фельдшер. — Экая оказия». Мы наблю­даем игру слов козья ножка и оказия. Слово оказия в разговорном стиле означа­ет «редкий, небывалый случай». Здесь — и признание своей ошибки, и одновремен­но самооправдание непрофессионала. Ба­нальный недуг Вонмигласова оказывается редким случаем в понимании Курятина. Или это фиаско (неправильно выбрал ин­струмент) — редкий случай в практике фельдшера? Сомнительно. Тем более что, защищая себя, он, как мы уже заметили, ссылается лишь только на опыт своего об­щения с Александром Ивановичем Еги­петским.

В финале рассказа благообразный дьячок становится агрессивным и перехо­дит на оскорбления, на что охотно отвеча­ет Курятин. Интересно обратить внима­ние на характер этих оскорблений. При обилии просторечий и даже нарушении религиозной этики (слово черт не разре­шено произносить истинно верующему человеку) Вонмигласов все же остается в рамках церковных представлений о свя­тости, Божьей милости и происках дьяво­ла и выражает эти представления в диа­логе. Именно поэтому он обобщенно гово­рит «насажали вас здесь, иродов, на нашу погибель», объективно имея в виду не од­ного Курятина, а подобных ему людей. И это уже вместо «отцов родных, бла­годетелей», которых «Господь просветил». Не только за неумение, но и за черствость, равнодушие, принесшие ему невыносимые страдания, отказывает Вонмигласов свое­му мучителю в звании человека и называ­ет его паршивым чертом.

Обращая внимание на то, что Вонмигла­сов не забывает унести просфору, несмот­ря на испытанный в кабинете врача силь­ный стресс, некоторые читатели объясня­ют это его прагматизмом, жадностью, мелочностью. Такие выводы возникают от явного незнания церковных обрядов. Про­сфора является не материальной, а духов­ной ценностью, и ее преподнесение симво­лизирует благословение. Забрав ее обрат­но, дьячок по воле автора лишает этого благословения того, кого он назвал иродом и чертом. Наметившееся в начале расска­за разобщение перерастает в антагонизм и взаимное унижение личности.

Читая рассказ «Хирургия», мы, ко­нечно, смеемся. Через комические ситу­ации незамысловатого сюжета для не­большого рассказа Чехов призывает чита­теля к размышлению над сложными проблемами человеческих взаимоотноше­ний, к сожалению, часто принимающих уродливые формы.

Какие художественные приемы вы заметили при чтении? Какие из них помогли бы вам, если вы захотите повторить сценку, которую исполняли братья Чеховы?

Если исполнять «Хирургию» как сценку, юмореску, то нужно главное внимание обратить на особенности речи персонажей, речевые характеристики, о чем уже было сказано при пересказе сю­жета (вопрос 4). Динамика в отношениях фельдшера и его пациента, приводящая к агрессивно-конфликтному финалу, так­же может быть комически представлена в разыгрываемой юмореске с помощью мизансцен, предложенных учителем. Однако главный залог успеха постановки заключается в определении жанра про­изведения, который подскажет опреде­ленную интерпретацию и способы ее воп­лощения на сцене.

Глоссарий:

  • какие основания позволяют назвать это произведение юмореской
  • краткий пересказ хирургия чехов
  • сочинение по рассказу чехова хирургия
  • Чехов Хирургия главные герои
  • сочинение по рассказу хирургия

1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 оценок, среднее: 5,00 из 5)


Роль любви в жизни человека аргументы.
А. П. Чехов. Хирургия. Пересказ

Categories: Сочинения по литературе