Извозчик Иона Потапов просидел в ожидании седока почти с утра до позднего вечера. И он сам, и его лошадь покрылись пластами снега.
Вечером наконец объявляется седок, какой-то военный:
— Извозчик! На Выборгскую!
Лошаденка начинает передвигать своими палкообразными ногами. На Иону кричат:
— Куда прешь?.. Права держи!
— Ты ездить не умеешь! Права держи! — сердится военный.
Иона шевелит губами, хочет что-то сказать, но из горла не вырывается ничего, кроме сипенья.
— А у меня, барин, тово… сын на этой неделе помер.
/>
— Гм!.. Отчего же он умер?
— А кто ж его знает? Должно, от горячки… Три дня полежал в больнице и помер… Божья воля!
Седок поторапливает Иону — ему нет никакого дела до переживаний извозчика.
Потом Иону нанимает веселая компания — всего за двугривенный. Цена не сходная, но уж все равно — были бы седоки. Компания издевается над изношенной шапкой извозчика, над его кобылой, непотребно ругается…
Но и этим людям пытается Иона рассказать о своем горе. Однако они только бранятся да хохочут.
Нет им дела до горького признания: «Смерть дверью обозналась… Заместо того, чтоб ко мне идтить,
она к сыну…»
«Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдется ли из этих тысяч людей хот один, который выслушал бы его? … Тоска громадная, не знающая границ».
И сам Иона не понимает своей тоски.
«И на овес не выездил, — думает он. — Оттого-то вот и тоска. Человек, который знающий свое дело… который и сам сыт и лошадь сыта, завсегда покоен…»
Никто не хочет выслушать Иону: как заболел сын, как мучился, что сказал перед смертью. В деревне осталась дочка Анисья — и про нее бы поговорить. «Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать… А с бабами говорить еще лучше. Те хоть и дуры, но ревут от двух слов».
Иона идет проведать в конюшню лошадь, кормит ее с рук сеном и рассказывает ей все.
«Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина…»
